Начало игры

Они все сомневаются, когда приходят в первый раз. Ошун всегда чувствует их недоверчивость, что ворочается где-то в утробе, еще до того, как нога переступит порог ее пристанища. Кто-то боязливо вжимает голову в плечи, будто придавленный самой атмосферой этого места. Кто-то воровато оглядывается, потому что такое обилие пузырьков с зельями, засушенных трав и черепков животных может не на шутку огорошить. Им всем интересно.
- Великая Ошун, помоги, - взмолилась женщина. Нет, не женщина. Сейчас она - мать, взмолившееся за свое дитя.
Сильный запах благовоний ударяет в ее ноздри. Серый дым валит, казалось бы, отовсюду, отчего Ошун исчезает на миг. Первыми пряовляются глаза: длинные, густые ресницы вздрагивают, взлетая. А за ними - черные, как хитин глаза. Какой бы вид Ошун ни принимала, это всегда настораживает, порой даже пугает. Но они все равно идут к ней. Тайна всегда манит, как и мастерство.
Голос Ошун скрипит, как старые деревянные половицы. Рука, протянутая к женщине кажется пугающей: скрюченные, узловатые пальцы, которые состоят, казалось бы, сплошь из морщин.
- Баасыма, - Ошун взывает к ней. Баасыма, значит "улыбающаяся". Но давно ли улыбка озаряла лицо бедной женщины?
Шаманка неспешно поднимается с подушек, и сгорбленная фигура, окутанная дымом, медленно бредет к ближайшим полкам. Ошун протягивает старую руку, и пальцы на удивление ловко хватают какой-то флакон с зеленоватой жидкостью. Затем шаманка возвращается на место, и ставит на низенький столик тот самый флакон.
- Сожги его одежду в ночь на новолуние. Обтирай его тело этим настоем до восхода солнца, и он уснет. Как только мир сновидений отпустит его, он будет здоров.
- О, благодарствую, благодарствую, несравненная! - плачет. Женщина хочет в порыве чувств схватить Ошун за руку и расцеловать ее, но нельзя.
- Вот, это все, что у меня есть, - женщина протягивает мешочек, с завернутыми в нем пятью дирхемами. Ставит на стол кувшин свежего, козьего молока. Все, чем богата, но и этого более, чем достаточно.
Кланяясь, женщина уходит. Слуги уносят со стола подношения, и Ошун падает на подушки. Дым плавно перетекает в ее одеяния - тонкие, полу прозрачные лоскутки ткани, едва прикрывающие нежное, девичье тело. Теперь она уже не старуха, а молодая женщина. Красивые, гладкие изгибы ее тела приманивают, но никто не смеет коснуться ее, если это не служанки, омывающие ее перед сном. Волосы махогонного цвета рассыпались по ярким подушкам и отчетливо вырисовывались своим красно-коричневым оттенком.
Короткий вздох вырвался из груди Ошун. Вот уже стемнело, а это значит, что скоро к ней вновь обратятся.

Тонкая девичья ручка взлетела к изящному кальяну, покоившемуся рядом с шаманкой. Пальчики почти лениво перехватили тонкий курительный шланг, и Ошун поднесла его ко рту, сделав небольшой вдох. Ее глаза, не мигая, смотрели прямо на новую гостью. Ей не нужно было и дара предвиденья, чтобы знать, кто перед ней. Эта богато расшитая галабея, чистая и красивая указывала на явно высокое происхождение, а то, какой простой платочек был накинут сверху гласило, что молодая женщина пытается скрыть вышеперечисленное, и более того - она явно не хотела, чтобы кто-то знал, куда она идет. Впрочем, никто из тех, кто приходил к Ошун не хотел, чтобы об этом знали другие. Они все стыдятся этого. Но потом возвращаются снова.
Ошун выпустила кольцо ароматного дыма, и он тут же смешался с запахом благовоний. Девушку явно не смущала ни своя явная нагота (которая на Востоке считалась верхом неприличия!), ни то, что она не бросилась в ноги явно богатой особе. Судя по ее поведению складывалось впечатление, что она принимает таких высоких гостей чуть ли не каждый день.
Шаманка повела рукой, указывая на подушки напротив себя. Покуда ее гостья стала усаживаться и расправлять одежды, дым постепенно густел, и когда она подняла взгляд на шаманку снова, то ее уже почти не было видно. Вдруг блестящие, темные глаза оказываются совсем рядом с посетительницей, пугая своей внезапностью. Длинные ресницы вздрогнули, словно крылья бабочки, и тут же опустились, будто бы в смущении. Дым постепенно таял, и чуть рассеявшись, вновь явил гостье шаманку, все так же лежащую напротив нее. Она не насмехалась над ней и явно не пыталась запугать. Что же все-таки это было - попытка изучить посетительницу испугом, или так называемая "показательная сила"? Это все интриговало и могло смутить, но похоже, что гостья могла превратно понять шаманку, приняв ее за обычную уличную шарлатанку. Впрочем, трюки обманщиков заметно отличались от силы Ошун, и это лишний раз указывало на то, что девушка шутить не намерена.
- Ассаламу ‘алейкум, госпожа. Мир вам, - голос шаманки раздавался словно отовсюду, стекался с каждого уголка, подобно этому дыму. Он был похож на мед, настолько сладкий и звучный, будто стекал сверху вниз, переливаясь игристыми оттенками.
Дождавшись ответа, шаманка продолжила:
- Вижу, вы пришли за ответом. Позвольте услышать ваше желание, госпожа. Но будьте осторожнее: загаданное неверно, оно может привести к печальным последствиям.

Ничто не укрылось от взгляда Ошун. И это сухое приветствие - кивок, который так не соответствовал образу гостеприимных жителей Востока. Однако теперешние обстоятельства были несколько иными, и шаманка почти не винила свою посетительницу. Те, кто к ней приходил вели себя осторожно, будто стараясь лишний раз не открываться шаманке. Как глупо... многие из них просто не понимали, что кем бы они ни были, что бы ни совершили, или собирались совершить - все это не укрылось бы от прорицательницы, будь на то ее воля. Впрочем, лишний раз она старалась не заглядывать в человеческие судьбы, все это было делом надобности.
В какой-то момент на губах гостьи заиграла легкая улыбка, в то время как глаза выражали некоторую задумчивость. По этой снисходительной улыбке и без видений можно было определить, как девушка относится к атмосфере, созданной здесь для магических практик.
Ошун вновь приложилась к курительной трубочке, выдохнув клуб ароматного дыма. В какой-то момент гостье могло даже показаться, что дым будто втянулся в глаза шаманки, сделав их из темных - серыми, когда вновь вернулся их первоначальный облик. Да только вот был ли он именно таким?
Шаманка будто бы взвешивала слова молодой женщины. Смотрела на нее, слегка склонив голову набок, будто бы оценивая. Затем хлопнула в ладоши, отчего браслеты на ее руках зазвенели в такт (и когда они только успели появиться?). И только тогда темные тени, окружавшие девушек, ожили, задвигавшись. Оказалось, что они были здесь всегда: мужчины и женщины с кожей цвета гвоздики принялись ставить черные свечи в круг и зажигать их. Кто-то разжигал новые травы, покуда Ошун, не мигая, глядела на женщину. Когда с приготовлениями было покончено, девушка поднялась; ее лицо было спокойно, и говорила она так, будто ничего необычного не собиралось произойти.
- Судьба склонна меняться. Наши поступки, наши действия... все это может изменить предначертанное.
Неясно было одно: к чему она об этом заговорила? То ли она пыталась успокоить посетительницу, словно зная, что увидит, то ли просто предупреждала о последствиях.
Тонкие полосы ткани взметнулись вверх, когда она топнула ножкой. Они стали стекать с нее, двигаться, как клубы дыма, смешиваясь с серым туманом. Невозможно было понять, что на ней было - клочки дыма, или такие легкие одежды.
И вдруг она задвигалась. Даже нет, затанцевала. Ее танец был таким странным: какая-то безумная, невероятная смесь арабского танца и диких, шаманских плясок. Каждая часть ее тела двигалась будто по отдельности, и в то же время вкупе со всем вместе.
Какой-то жрец с важным видом пронес чашу с сиреневой жидкостью, и тут же вернулся в свое место в круге. Теперь Ошун уже не смотрела на свою просительницу; ее тело создавало такой безумный и манящий ритм, что дым будто изменил свое направление, и задвигался скорее. Ошун двинулась ближе, но не стала подходить совсем вплотную. Вдруг она протянула руку вперед, продолжая покачивать бедрами, развернула ладонь кверху, и... гостья смогла лишь наблюдать за тем, как шаманка бросила в чашу пучок черных волос. Жикость в чаше резко изменила свой цвет, став кроваво-алой. Цвета страсти и крови.
Ошун в каком-то невероятном забытии наклонилась над чашей; из нее вдруг повалил густой дым, который девушка с жадностью вдохнула. Внезапно ее взор затуманился, глаза закатились назад, веки задрожали. Губы принялись что-то беззвучно шептать, а тело изменило ритм, став качаться так медленно, как ладья в момент затишья перед бурей. Это длилось не дольше минуты; вдруг Ошун широко распахнула глаза и отбежала назад. Ее тело рухнуло на гладкий пол, и больше не пошевелилось.
Это была вечность. Жрецы молчали, безмолвно глядя на Ошун. Они словно превратились в статуи, каменные статуи, подобие себя. И никто не бросился помогать ей, поднимать с пола. Они стояли и смотрели, немигающим взором.
Ошун наконец слабо пошевелилась. Приподнялась, и только тогда статуи ожили. Принесли ей кубок с водой, помогли сделать глоток. Пересохшие губы вдруг наполнились жизнью, и некогда замутненные глаза вновь заблестели. На точеные, девичьи плечики легла тонкая, прозрачная ткань - кажется ее бил озноб.  Девушку собрались было подвести к подушкам, но она жестом приказала остановиться. Сама встала, и медленно, медленнее чем обычно, села на свое место. Легкая ткань сползла с нее, но она этого будто не замечала. Она смотрела лишь на человека, который должен был умереть.
- Духи говорили со мной, - отчетливо произнесла Ошун. И хоть голос ее был сладок, тон не предвещал ничего хорошего. - Они показали мне... мертвое, бездыханное тело, моя царица. Ваше тело.
Ошун прервалась; казалось бы, слова даются ей с трудом.
- Там был рядом какой-то мужчина... на нем были белые одежды, а на поясе висел кинжал. Красивый, очень красивый кинжал... с изогнутым лезвием.
Ошун вновь замолчала. Внезапно ее голос стал громче и выше, она заговорила быстрее.
- Кровь, так много крови... на полу, на одеждах, на лице...
Вновь молчание. Глаза девушки какое-то время жили своей жизнью: быстро бегали, словно она читала какую-то книгу. Но вдруг она вновь стала спокойной. Подняла темные глаза на царицу. Откинулась назад, на подушки. И дым вновь стал покрывать ее стан.
- Уходите.